Главная  

О странной судьбе несостоявшегося «киллера»

Описанные здесь события произошли в одной из казачьих станиц Кубани лет 70 назад.

Михаил Варварин был еще маленьким мальчиком, когда на Дону гремела гражданская война и брат шел на брата по классовым убеждениям. Но он прекрасно запомнил эти события, а также и меры, предпринятые властями для уничтожения казачества, как класса, хотя на деле речь шла просто о гибели множества людей.

Михаил родился слабым ребенком, часто болел, на новолуние его постоянно мучили приступы «падучей». Мать с отцом переживали за сына, возили в город к врачам, посещали знахарок и колдунов, извели уйму денег, но «болячки» по-прежнему так и липли к Михаилу.

Однажды некая старушка на вокзале в Екатеринодаре, выслушав сетования матери Михаила, «о болящем сыне», посоветовала ей посетить православный храм в Ростове и усердно помолиться чудодейственной иконе «Божьей матери», и болезнь, де, как рукой снимет.

Спустя пару месяцев, родители мальчика, подкопив денег на неблизкую по той поре поездку, приехали в Ростов и посетили храм. Сразу же увидели икону с изображением молодой женщины, держащей на руках маленького мальчика, поставили перед иконой свечки, стали усердно молиться и «бить поклоны». Матери Михаила даже показалось, что Божья матерь с иконы с состраданием смотрит на её сына, а из глаз у неё катится слеза. Помолившись несколько часов, Михаил и его родители с облегчением души вышли из храма и направились в свою станицу.

Теперь мать с надеждой и, вместе с тем, со страхом ждала следующего новолуния. Приступ у Михаила все-таки случился, но прошел гораздо легче, чем все предыдущие. На следующий месяц — еще меньше, и спустя несколько месяцев приступы вообще прекратились.

Родители Михаила, да и сам мальчик воочию убедились в чудодейственности той иконы и укрепились в своей вере в небесное чудо.

Далее у Михаила жизнь пошла, как у большинства мальчишек, его сверстников. Четыре класса сельской школы, подмога родителям в собственном хозяйстве и на поле, затем служба в рабоче-крестьянской красной армии.

Службу он проходил в большом городе на Украине. По мере возможности при увольнении в город обязательно посещал православные храмы, причем переодевался в штатское платье в домике у одной старушки, жившей неподалеку от церкви. За эту услугу он копал ей огород, рубил дрова и носил воду. Политические органы и отделы военной контрразведки в частях РККА строго-настрого запрещали солдатам посещать какие-либо религиозные конфессии, но Михаил, возможно, благодаря своей искренней вере и горячим молитвам, ни разу в поле зрения начальства не попадал и, отслужив благополучно, прибыл в родную станицу, где женился и срубил себе дом.

Здесь его настигла другая кампания, организованная ВКП(б) и её генеральным секретарем И. Сталиным — а именно, уничтожение кулачества, как класса и коллективизация сельского хозяйства. Естественно, вначале проводилась активная пропагандистская подготовка с помощью сельского актива, агитаторов, газет и всяких листовок. Широко рекламировалась будущая сытая и хорошая жизнь колхозов и в противовес — пагубность и бесперспективность частных крестьянских хозяйств. Но если бы это «хлопотное» дело ограничилось бы только агитацией...

В станицу прибыл уполномоченный областного ОГПУ с широкими полномочиями и задачей выявить кулаков и всех им сочувствующих. После этого намечалась конфискация имущества у выявленных, а также у «подкулачников», с последующей высылкой их в Сибирь.

Уполномоченный ОГПУ Виктор Сковородов, молодой человек из Орехово-Зуева, ранее работал помощником типографского рабочего. В Орехово-Зуево он воочию столкнулся с революционной деятельностью рабочих, хотя был тогда маленьким мальчиком. Но чрезвычайные и жестокие события 1917-1920-х годов запечатлелись в его памяти и озлобили душу.

В сельской местности Виктор никогда не бывал, тем не менее почему-то был лютым противником единоличного крестьянского хозяйства и так называемых «кулаков». В органах ОГПУ он вначале работал по линии экономики, а если вспомнить события НЭПа, то работы у сотрудников объединенного государственного политического управления хватало.

Но вот наступило время ликвидации «кулачества» как класса. На этот счет в территориальные органы ОГПУ приходили циркулярные письма и указания, в которых всем сотрудникам предписывалось тщательно изучить теоретические работы В.И. Ленина и И.В. Сталина по этому вопросу, но особенно — выделить резерв оперативных работников, которые должны были выехать в районы с наибольшей концентрацией «кулачества» для проведения оперативной работы по выявлению подозреваемых и пресечению действий «враждебного кулацкого элемента, пособников и сочувствующих им лиц», а также нелегальных организационных звеньев «кулаков», их связей в органах власти и управления. Впрочем, события той поры, хотя и несколько однобоко, хорошо описаны в романе М.А. Шолохова «Поднятая Целина».

Вот так Виктор Сковородов и оказался в областном центре на Дону, а затем и в станице, где проживала семья Михаила Варварина. Областной работник ОГПУ привез Виктора в станицу и представил сельскому активу. Председателю колхоза и сельсовета, агитатору и милиционеру, и прочим «властям».

Следуя руководящим установкам ОГПУ, Виктор вначале изучил оперативную обстановку в станице, выявил наиболее зажиточных крестьян и середняков, «сочувствующих» и зависимых от них людей. Затем определился с «базой», на которую ему удобней всего будет опираться — это в первую очередь крестьяне-бедняки, сельский актив, финансовые и налоговые инспекторы, которые периодически посещали станицу.

Крестьян-бедняков было не очень много, да и представляли они собою, в основном, пьяниц и совершенно опустившихся личностей, которые живут по принципу: день прошел и ладно...

В руководящих документах ВКП(б) и ОГПУ также уделено было немалое внимание проведению антирелигиозной пропаганды: требовалось довести до минимума число религиозных объединений и постоянно проводить разъяснительную работу с верующими.

Сковородов почти всё время находился в станице, организуя и проводя оперативную работу, и хотя бы раз в месяц выезжал в областной центр для отчета о проделанной работе и полученных результатах в борьбе с «кулаками».

Как убежденный атеист, сотрудник ОГПУ наметил для себя первоначальную задачу — ликвидировать небольшой православный приход в станице и тем самым лишить «кулаков» и их пособников идеологической базы. Свою задумку он согласовал с секретарем районного комитета ВКП(б) и руководителем идеологического отдела областного отдела ОГПУ, получив от обоих безусловное одобрение.

Станичный православный приход был построен еще до революции жителями станицы добротно и с большим тщанием. В церкви было достаточно ценных икон и прочей религиозной утвари. Штат церкви был, однако, небольшой: священник, отец Владимир, старик лет 60, окончивший еще до революции духовную семинарию; его помощник — дьякон Василий Иванович, лет около 40, и привратник, старичок Федор, живший при церкви со времен её стройки и освящения.

Отец Владимир аккуратно и добросовестно справлял службу, проводя практически без отдыха свою богоугодную работу, в которой ему помогал дьякон Василий Иванович.

Подавляющее большинство жителей станицы посещали церковь, особенно на Рождество, Пасху и Троицу и другие религиозные праздники, а в будние дни в церковь ходили, в основном, пожилые люди. Здесь же в крестилке проходило крещение младенцев, а в самой церкви — венчание молодых, вступающих в брак.

Чтобы создать основания для прекращения деятельности православной церкви в станице, Сковородову необходимо было собрать «заявительскую базу». От председателей колхоза и сельсовета, а также от руководителей сельской избы-читальни получить заявления в органы ОГПУ не составляло труда, но это было всего лишь полдела, куда нужнее были заявления от рядовых станичников, что им церковь ни к чему и даже мешает.

С этой целью Виктор стал чаще посещать дома крестьян-бедняков, проводить с ними разъяснительные беседы о вреде религии, начиная с известной цитаты Ленина «религия есть опиум для народа», которую он широко комментировал.

Как мы уже говорили, среди бедняков было много пьяниц, лентяев и прочих деклассированных элементов. Вначале спиртным (в основном самогоном) их угощал Сковородов. Затем они — его; и в результате почти каждый день оперативный сотрудник был «под мухой», а на утро болела голова, требовалось опохмеляться и всё начиналось сначала...

Тем не менее, месяца через три-четыре оперу удалось-таки собрать «заявительские материалы», достаточные, на его взгляд, чтобы перед соответствующими инстанциями возбудить вопрос о ликвидации станичной церкви. «Добро» он получил быстро; на совещании в областном управлении Сковородова даже ставили в пример и обещали представить к поощрению руководства центрального аппарата ОГПУ.

В один из жарких летних дней, когда большинство станичников были заняты на полевых работах, Сковородов, милиционер, председатель сельсовета, заведующий избой-читальней и несколько представителей бедноты пришли в церковь и “представили отцу Владимиру постановление властей, в котором говорилось, что, по настоятельной просьбе большинства жителей станицы, православная церковь «Всех Скорбящих Радость» ликвидируется. Отец Владимир и дьякон Василий Иванович пробовали, было, возражать, но «актив» был непреклонен, несмотря на то, что священнослужители упали на колени и молили бога не допускать кощунственного деяния.

Тем не менее, активисты начали собирать церковные книги, которым было лет не менее чем полтора века, журналы, иконы, свечи, лампады и прочую утварь. В районном центре «специалисты по атеизму» рекомендовали иконы в позолоченных и серебряных окладах переписать в список и изъять для передачи в область, а всё остальное уничтожить — попросту сжечь.

Несмотря на то, что «акция» проводилась в будний день летней страды, весть о ликвидации прихода быстро облетела все поля. Народ кто на лошадях, кто бегом прибыл к церкви и стал яростно протестовать. Милиционер Карлухин даже вытащил из кобуры табельный револьвер и два раза выстрелил в воздух, чтобы дать «укорот» протестующим, среди которых были и Михаил Варварин, его жена, мать и другие родственники.

Выпившие представители сельской бедноты споро вытаскивали из церкви утварь и книги и складывали всё в кучу для уничтожения. Сковородов с милиционером внимательно следили, чтобы никто из жителей станицы не вздумал вытащить из этой кучи и спрятать подлежащие сожжению предметы. Михаил именно так и пытался поступить, но Карлухин прикрикнул на него и многозначительно потянулся рукой к кобуре. Когда запылал огонь, Михаил увидел, как с иконы Божьей Матери грустно смотрела на него молодая женщина с маленьким мальчиком на руках, как бы укоряя: «что же ты меня предал, ведь я же тебе помогла»... Михаил еще раз рванулся к костру, но отец и брат крепко схватили его за руки, а мать с женой громко заплакали.

Спустя три часа всё было закончено, «актив» расходился с чувством исполненного долга, живо обсуждая неординарное для станицы событие, а большинство станичников — в глубоком расстройстве и душевной подавленности. Пожилые люди, особенно женщины, не скрывали слез. С отцом Владимиром случился сердечный приступ, и матушка отпаивала его валерьянкой.

Описанное событие оказало сильнейшее воздействие на душу Михаила Варварина. Хотя по натуре он был человеком добрым и незлопамятным, тем не менее он твердо решил отомстить оперу, как главному зачинщику, организатору и исполнителю ликвидации церкви, за допущенное святотатство и особенно за сожжение полюбившейся ему иконы. Мысль о мести непрерывно преследовала его во сне и наяву. Он заметно похудел, впал в задумчивость, былое хозяйственное рвение резко поубавилось, постепенно в голове Варварина вырисовывался план мщения.

У некоего старика, служившего в казачьих частях еще в русско-японскую войну, он приобрел винтовку-»трехлинейку», отвез её в город, где знакомый слесарь срезал наполовину ствол и значительно укоротил приклад. Теперь обрез неплохо помещался под полой полушубка и был почти что незаметен. Далее Михаил приступил к изучению распорядка дня опера ОГПУ, от служебных передвижений до любовных похождений — Сковородов не был женат.

Вскоре Михаил выяснил, что Сковородов в вечернее и ночное время нередко посещает домик на окраине станицы, где жила бойкая вдовушка Дарья Козькина, муж которой безвременно сгинул в огне гражданской войны на Кубани. Одни говорили, что погиб, другие — сбежал вместе с белогвардейскими войсками в Константинополь. Как бы то ни было, но Дарья жила одна и была женщиной привлекательной и жизнерадостной. Опер, хоть и на несколько лет моложе её, тем не менее, подобрал ключик к её сердцу. Правда, вполне возможно, что наряду с амурными делами, Виктор использовал её как оперативного информатора о житие-бытие в станице.

Михаил Варварин вечерами повадился выходить из дому, якобы прогуляться перед сном и покурить, сам же наблюдал за домом вдовы, а в уме выстраивал план мести Сковородову. Мечтал он застрелить опера из укрытия при выходе его ночью из дома Дарьи. Для этого выходил в лес, тренировался стрелять из обреза, чтобы уточнить, как ведет его оружие при стрельбе, насколько метров поражает, как надо целиться, на каком расстоянии ночью виден нужный объект. Обрез бил безотказно и на довольно солидное расстояние.

Через два месяца план был обдуман до мельчайших подробностей — здесь и маршруты подхода и отхода к засаде, «железное» алиби, объяснение жене и возможным очевидцам, почему он уходит ночью из дому, куда спрятать обрез и патроны. Словом, всё было готово, но перед «днем Икс» во сне Михаилу явилась молодая женщина с иконы, которая успокаивающим и ласковым голосом сказала ему: «Миша, не проливай крови и не сотвори зла, господь сам усмотрит, как поступить с Сковородовым. А ты через неделю окажешься далеко от родного дома».

Утром Михаил долго обдумывал сон, полагая, что это было самовнушение. И потому ночью взял из тайника обрез и окольными путями поспешил к дому Дарьи, где затаился в засаде. Около часу ночи оттуда вышел опер, сильно пошатываясь и что-то бормоча самому себе. Варварин тщательно прицелился, попросил у Бога удачи, и затаив дыхание, плавно нажал курок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Сковородов, участив шаг, быстро удалялся. «Осечка, — подумал Михаил, — удивительно, ведь такого никогда не случалось». Отойдя на опушку леса, Михаил снова взвел курок, наставил обрез в воздух и выстрелил. Громкий выстрел рванул облака, — обрез был вполне послушен. Спрятав оружие, Михаил пришел домой и лег спать.

На следующий день посыльный из районного военкомата принес ему повестку с предписанием через три дня прибыть в район для дальнейшего следования на двухмесячные военные сборы. «При себе иметь то-то и то-то, в случае неявки будете привлечены к уголовной ответственности». И тут Михаил еще раз вспомнил давешний сон и молодую женщину с иконы…

Военные сборы Михаил проходил в одной из войсковых частей в полевых условиях, километров в 300 от дома. Солдаты-запасники по новой проходили уставы, тактику, практические маневры со стрельбой. Вспомнилась Михаилу срочная служба в большом городе на Украине, его посещения православных храмов, а также в мельчайших деталях ликвидация их станичной церкви местным пьяным активом и превращение её в колхозный склад.

Спустя месяц, Михаил получил письмо от своей жены Василисы, где, наряду с семейными и станичными новостями и событиями, говорилось, что опер Сковородов Виктор застрелился в своем рабочем кабинете из табельного револьвера. Никаких записок не оставил, но люди считают, что из-за несчастной любви к одной станичной девице, которая наотрез отвергла его ухаживания, хотя ясно, что если бы не отвергла, то в будущем жила бы совсем неплохо, но, увы...

Это известие поразило Варварина и заставило еще раз многое вспомнить и крепко задуматься. Вернувшись с военных сборов, Михаил принялся постоянно и ненавязчиво уговаривать супругу уехать в областной центр, где намерен был устроиться слесарем на фабрику. И Василиса, несмотря на то, что была коренной казачкой, неожиданно легко согласилась сменить местожительства.

Поработав год или два на фабрике, Михаил пришел к правящему епископу православной епархии и попросил принять его диаконом в любую из городских церквей, пояснив, что сам он — православный верующий и даже представил документ о крещении. Епископ благосклонно принял прошение Михаила и дал согласие выполнить его просьбу.

Так одна из православных церквей России получила добросовестного, аккуратного служителя, безупречно выполняющего все религиозные каноны и являющего благой пример своим поведением для прихожан. Прослужив в церкви два или три десятка лет, Михаил почувствовал себя дурно, попросил у священника святого причастия и тихо отошел в мир иной.

Намеренно не делаю никаких выводов по всему описанному в этом повествовании, надеюсь, что читатель сам придет к верным умозаключениям.

Почти по Достоевскому

Оперуполномоченный отдела НКВД по городу и железнодорожной станции Барятин (название станции) младший сержант госбезопасности Николай Фуфайкин сидел в своем кабинете за обшарпанным двухтумбовым столом и занимался крайне важным для себя делом — удлинял собственную роспись. Фамилия Фуфайкин — длинная, но он расписывался всего тремя буквами: «ФУФ» и роспись получалась короткой и несолидной, а документов приходилось готовить множество, причем, очень разного свойства… И везде под ними эта коротенькая ФУФ. А сам Фуфайкин был небольшого росточка, чуваш. Раньше он очень гордился некоторым сходством с наркомом НКВД Ежовым, которого чем-то напоминал. Но по новым временам при Л. П. Берия такое сходство было ни к чему. И росточек и щуплость под новый эталон никак не подходили.

Детство у Фуфайкина было трудное. Его, беспризорного, взяли в детдом, где он и воспитывался. Теперь у него за спиной было 7 классов школы, что по тем временам считалось куда как неплохо. В органы он попал своеобразно: в детдоме на утреннике, посвященном памяти Ф.Э. Дзержинского, Фуфайкин громко и с выражением прочитал стихи Акына Джабаева: «…Отважней барса и зорче орлов, любимец страны зоркоглазый Ежов». Присутствующий на утреннике средних лет чекист взял себе на заметку бойкого паренька, и спустя несколько лет Фуфайкин был зачислен в органы. Сперва его назначили помощником оперуполномоченного. И, как я понял из его рассказа, удлинял он собственную подпись, видимо, для пущей престижности, именно из-за своего маленького роста. Чтобы хотя бы импозантной росписью повысить свою значимость в иерархии отдела. Вот взять, например, — уполномоченный младший сержант госбезопасности Дуб, бывший пограничник. Фамилия короткая, роспись такая же, но сам то он высоченный и крепкой стати. Так что никакими комплексами не «болел». А у Фуфайкина были проблемы. Удлиняя роспись, он не просто пытался компенсировать недостаток престижности. По его словам, существовала еще одна «закавыка», которую он постоянно со всех сторон обмозговывал.

Дело в том, что отдел НКВД всю свою оперативную работу строил вокруг крупной узловой железнодорожной станции Барятин. Выявлял агентов империалистических разведок, вредителей, антисоветский элемент, — так рассказывал мой собеседник, — а еще обеспечивал воинские перевозки и безопасный проезд членов правительства.

Сотрудники, конечно, вербовали осведомителей. В основном, — среди кассирш, буфетчиц, проводников, техничек, — словом, среди людей, имеющих контакты с «пассажиропотоком» и жителями небольшого городка вокруг железнодорожной станции. В ту пору еще «начинающий» Фуфайкин тоже занимался вербовкой осведомителей, перенимая опыт у более зрелых «спецов». Но вот что его мучило. Зам. Начальника отдела младший лейтенант госбезопасности Г. В. Заяринов, лет 35-40, среднего роста, с военной выправкой, чисто выбритый и всегда благоухающий «Шипром», окончил сельскохозяйственный техникум и потому считался значительно выше по интеллекту. Притом имел большую склонность к женскому полу. Как только кто-то из сотрудников отдела вербовал женщину-осведомителя, Заяринов приказывал организовать ему встречу с новым «источником», а если женщина ему нравилась, брал ее себе на связь, поясняя, что рядовой, де, работник пока еще не сможет ею грамотно руководить и ставить нужные задачи. Закрепив за собою очередную «агентшу», бравый Заяринов совмещал полезное с приятным. Угощал даму спиртным, дарил конфеты — разумеется, на служебные деньги — и в конце концов вступал с ней в интимную связь.

А получилось так, что Фуфайкин недавно завербовал симпатичную молодую официантку буфета-ресторана Зою и, будучи неженатым, даже строил планы на будущее, подумывая о законном с ней супружестве. Но все планы рухнули, и разрушил их Заяринов. Привычным способом — «ты не справишься», он взял Зою себе на связь и даже запретил Фуфайкину контактировать с ней в буфете, «чтобы не расшифровать источника».

И так вот, сидя за столом и машинально удлиняя свою злосчастную роспись, Фуфайкин мучительно соображал: как быть с Заяриновым. Доложить начальнику отдела? Или в партийную организацию? Но начальник и зам. живут дружно и — «ворон ворону глаз не выклюет». К тому же Заяринов был членом партбюро отдела, начальник — членом бюро горкома ВКП(б). Как ни крути, получалось плохо. А между тем, сблизившись с Заяриновым, Зоя вообще перестала обращать внимание на Фуфайкина и делала вид, что такого не знает и не замечает его. Комплекс неполноценности низкорослого молодого опера просто-таки сжигал его изнутри. Надо же, — этот жеребец Заяринов перечеркнул все его виды на Зою. Так что, может, подбить Дуба и еще несколько молодых оперов на групповую жалобу: Заяринов, де, бесчинствует, — тоже нереально. У Дуба и прочих проблем с прекрасным полом не было. Используя свой статус сотрудников НКВД, они активно знакомились с дамами и обычно отпора от них не встречали. Так что к маленькой слабости зама относились снисходительно. В общем, — «сытый голодного не разумеет», и свою проблему, которая уже разветвилась в разные стороны; тут тебе и рост, и не та подпись, и коварная Зоя, и наглец Заяринов. Но — «нет человека, нет проблемы». Может, обратиться в самые «верхи»? Но не годилось и это: Фуфайкин резонно опасался попасть под «каток» — еще обвинят в клевете и уж тогда — какие шутки… Поэтому в голову все еще приходила мысль, а не написать ли рапорт прямо наркому Берии Л. П. и изложить в нем все художества Заяринова по женской части, и про «переманивание» осведомителей, и про растранжиривание служебных денег, как их называли чекисты, «девятки». Но опять Фуфайкин резонно опасался. А вдруг накажут — зачем, мол, сор из избы выносишь, и сразу полез в Москву, как будто нельзя все порешать с областным руководством НКВД. Все это Фуфайкин бесконечно взвешивал и анализировал — теперь и подпись отошла на второй план, и упражнялся он в ее удлинении чисто по привычке, а сам размышлял: все минусы ситуации — это с одной стороны. С другой же — принципиальность и честность молодого опера, который вскрывает непорядки, как раз может понравиться московским начальникам НКВД. Глядишь, Заяринова уберут, и все сдвинется в нужную сторону в иерархии отдела. И Фуфайкина вполне могут повысить до старшего уполномоченного.

Словом — и хочется, и колется. Но перед глазами так и стояла симпатичная Зоя, капризно отвернувшая головку от влюбленного Фуфайкина. В общем, как ни прикидывай, а действительно «нет человека — нет проблемы». «Эх, — была не была, смелость города берет». Взял он чистый лист бумаги и решительно вывел: «Народному комиссару НКВД товарищу Берия Л.П.» — а далее текст полился как песня…

<<Назад  Далее>>

   Главная  

 © С.Ю. Туманов, 2002-2008.